Войны в любом случае когда-нибудь подходят к своему концу, даже те, что длились десятилетиями. Но бывают ситуации, когда война заходит в тупик: ни у одной из сторон не хватает сил, средств, воли и решимости добиться победы. История знает много примеров затяжных, пролонгированных войн и вооруженных конфликтов, когда горячие стадии сменялись относительно спокойными этапами, чтобы затем вновь вернуться к кровопролитным столкновениям. Эта тенденция в современных геополитических условиях становится все более и более распространенной.
Десятилетиями идут кровопролитные конфликты на Ближнем Востоке, в Ираке и Афганистане. Уже не один год полыхает Сирия. Человечеству брошен новый вызов со стороны ИГ. Через 70 лет после Великой Победы над фашизмом война пришла на земли Донбасса и Луганщины, в непосредственной близости от границ Российской Федерации.
Эти войны и вооруженные конфликты отличаются хаотичностью; вовлеченностью широкого спектра участников; действием регулярных и иррегулярных формирований, применяющих нестандартные формы и способы ведения вооруженной борьбы; возрастанием роли и значения невоенных средств в арсенале войны (диверсий и провокаций, информационных операций, операций в киберпространстве, финансово-экономических инструментов воздействия, операций когнитивного воздействия и др.); чрезвычайной жестокостью и массовыми преступлениями против человечности. Не случайно в этом контексте политологи и военные эксперты говорят о таких феноменах, как война управляемого хаоса или гибридная война.
Война в современную эпоху однополярного мира является прежде всего цивилизационным феноменом именно в том смысле, который вкладывал в понятие «цивилизации» С. Хантингтон. Под этим углом зрения война невозможна между развитыми, цивилизованными государствами Запада. Война в этой парадигме является уделом бедных, «недоразвитых», «недоцивилизованных», «несостоявшихся» государств. Война всегда может и должна вестись «где-то там», далеко от своего дома – в Африке, Латинской Америке, Азии или в крайнем случае на периферии Европы – на Балканах или Украине. Западные державы в этой ситуации всегда выступают в благородной роли освободителей, спасителей и защитников.
Грязная сторона войны – геноцид и массовые убийства, разрушение среды обитания людей, голод и холод, эпидемии и антисанитария, отчаяние и безысходность всегда выпадают на долю тех самых «недоцивилизованных» стран и регионов, которым уготованы системный хаос, социальные потрясения, экономическая деградация. Истинные причины, движущие силы и цели войн при этом чаще всего остаются за кадром, хотя слишком часто формальная логика рассуждений в поисках ответов приводит на «цивилизованный» Запад.
Практическим следствием этого является то, что революции, войны и вооруженные конфликты в разных регионах земного шара возникают скорее не по объективным причинам, а как следствие воздействия неких внешних сил. По большому счету от вовлеченных в конфликт сторон не так уж много и зависит.
Отсюда и вывод о том, что постконфликтное урегулирование сегодня недостижимо в формате участия только непосредственных сторон конфликта, даже при наличии доброй воли последних и при международном миротворческом содействии. Судьба урегулирования внутригосударственного конфликта, не говоря уж о межгосударственном военном конфликте, часто оказывается в сфере интересов неких внешних игроков-«заказчиков», способных оказывать самое серьезное, а иногда и решающее влияние на ход, исход и итоги любого политического кризиса или конфликта.
В связи с этим возникает вопрос о принципиальной возможности урегулирования современных и будущих военных конфликтов. Все зависит от того, какой именно смысл вкладывается в понятие «постконфликтное урегулирование».
Любые военные конфликты (войны) гипотетически могут закончиться одним из двух состояний:
– окончательным разрешением комплекса непримиримых противоречий, претензий, обид, то есть победой одной из сторон, и тогда противная сторона выполняет все условия и требования победителя (безоговорочная победа);
– решением (как правило, временным) проблем в отношениях между сторонами конфликта на тех или иных основаниях, и тогда в дело вступают дипломаты и политики, которые как раз и должны, часто при помощи международных посредников, найти удовлетворяющий все стороны компромисс.
Очевидно, что в первом случае никакого урегулирования конфликта по определению не требуется. Победитель навязывает свою волю проигравшей стороне, и последняя, если ей позволят, может заняться «зализыванием ран», восстановлением экономики, социальными проблемами.
Во втором случае как раз и требуется постконфликтное урегулирование, которое охватывает фактически все сферы жизни и деятельности затронутых войной акторов. Это неимоверно сложная задача хотя бы потому, что в современных военных конфликтах становится затруднительным вообще определиться с составом участников. Гражданская война на Украине – наглядный тому пример. С одной стороны, Киев на официальном уровне в упор не видит ДНР и ЛНР (международная формула: «С террористами переговоры не ведутся»), а с другой стороны, центральная власть не контролирует огромное количество добровольческих батальонов, тербатов и других формирований «частных» олигархических структур. Так кому, с кем и о чем договариваться?
Ситуация в Сирии еще более сложная: правительственным войскам Башара Асада противостоят силы разношерстной оппозиции, в рядах которой воюют тысячи боевиков со всего мира. Запад не признает легитимно избранного у себя в стране президента Сирии и поддерживает так называемую умеренную оппозицию. Вполне ожидаемое следствие – появление ИГ.
Вывод, к сожалению, формируется пессимистичный: военные конфликты нового типа, свидетелями которых мы являемся в настоящее время в разных регионах мира, являются продуктами социальных манипуляций и развиваются по жестким апокалиптическим сценариям, написанным для них некими внешними силами. Постконфликтное урегулирование таких конфликтов, если на то не будет одобрения «заказчиков», возможно только в формате временного решения проблем. Пока не будет соответствующего сигнала от истинного «заказчика», конфликт будет тлеть и кровоточить дальше.
В этом контексте роль ООН и других международных институтов и инструментов миротворчества, как свидетельствует, например, опыт расчленения бывшей Югославии, представляется крайне ограниченной.